Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Рейтинг 0
3 страниц V   1 2 3 >

"Бирюзовое ожерелье"

Автор: Gabrielle Lasombra, 7.07.2011 - 13:22

Ирина Емельянова, "Бирюзовое ожерелье"
(по мотивам "Призрака Оперы")
http://fantome.wagner.pp.ru/collierrus.html

Из записок Н.А.Мамонова, профессора Санкт-Петербургского университета


Солнце перевалило за полдень, и я не знал, куда себя девать. Поезд на Санкт- Петербург должен был отправиться только на следующий день, вечером, так что у меня было больше суток абсолютного безделья, а это было состояние, к которому я не привык.

Я решил купить Наталье и Зине подарки и отправился на ярмарку. Пробираясь между рядами, набитыми цветными платками и матрешками, я услышал, как один мужик говорит торговке:

- Пойду-ка я потороплюсь, хочу успеть посмотреть, как Живой Труп фокусы показывает.

Торговка - видимо, жена мужика - с готовностью кивнула, и тот, подхватив несколько монет из выручки, отправился в сторону Кунавинки.

Меня это заинтересовало. Я подошел к торговке, которая, видя хорошо одетого господина, начала скороговоркой хвалить свои расписные деревянно- фарфорово-тканевые товары:

- А скажите, я вот слышал, что-то говорили о каком-то Живом Трупе, который показывает фокусы. Кто это и где?

- Ох, господин, да где же, как не на Кунавинке! Самое что ни на есть пристанище всяких фигляров да шарлатанов. Мой-то любит ходить на фокусы поглазеть, да и пусть ходит, лучше уж пусть платит за фокусы, чем за водку. А с тех пор, как этот Живой Труп появился, мой и вовсе туда зачастил. Каждый день ходит. Я-то не хожу, когда мне, мне ж торговать надо, а он своим шорным ремеслом когда знает, тогда и занимается. На Кунавинке это, господин, вон там, - она махнула рукой в сторону берега Волги.

Когда я оказался на Кунавинской окраине, мне не сложно было найти шатер, где давал представления Живой Труп - народ туда так и ломился. Я на всякий случай спросил дорогу у подвернувшегося на пути мальчишки, и тот ответил:

- Да, господин, вот туда и идите. Дайте монетку, господин, может, хоть у двери постоять...

Я дал ему три рубля и отправился к шатру. Сам не знаю, что меня так заинтересовало - может, профессиональное чутье, а может, просто делать было нечего...

Когда он появился перед собравшейся толпой - все больше мастеровые, иногда крестьяне - я сразу понял, почему у него такое прозвище. Его высокая стройная фигура была до предела истощена, а руки - единственное открытое место его тела - были и вовсе костями, обтянутыми кожей. По состоянию его тела и по движениям я сразу же поставил диагноз - физическое и нервное истощение - но этот человек обладал еще и немалым влиянием на толпу.

Одет он был в строгий черный костюм, лицо скрывала маска. Этот факт меня не удивил - на ярмарке действительно иногда хочется закрыть лицо. Фокусы были, конечно, восхитительные. Простодушный народ стоял открыв рот, да и меня заворожила невероятная ловкость и невероятное изящество его костистых пальцев.

А потом он стал петь, и вот тут я ахнул. Эти мастеровые и понятия не имели, как им повезло. Им не с чем было сравнивать. Но я, завсегдатай Александринского театра, слышал все лучшие голоса России и многих заезжих певцов - но никто не мог сравниться с этим...

Боже мой, думал я, почему этот человек тратит свой талант на низкопробную ярмарку? Да его с радостью возьмет любой оперный театр мира! Конечно, надо будет подлечить нервы и немного больше есть, но это все легко преодолимо.

Человек допел. Он слегка поклонился публике, и я решил, что представление окончено, но человек в маске не уходил, словно несколько секунд ждал чего-то. И дождался.

- Лицо! Лицо! Сними маску! Сними маску, Живой Труп! - заголосили из толпы.

Его руки на секунду сжались в кулаки, и я подумал, зачем он ждет, почему не уходит, зачем ему открывать лицо, если он хочет его скрывать... но тут его руки взлетели к лицу, и он сорвал маску.

Я опять ахнул. На этот раз - профессионально.

Я повидал на своем веку немало различных врожденных уродств, Россия славится этим, хотя, может, у нас просто много народу живет. Но это... Природа лишила этого человека практически всех мягких тканей лица, оставив почти голый череп, обтянутый кожей. Как будто бы этого было мало, у него были очень запавшие глаза, которых и не видно было толком, и очень плоский, курносый нос, считай, только две дырочки и видны спереди, а сбоку - вообще ничего. Да, похоже, я ошибся, сочтя, что Живым Трупом его прозвали за необыкновенную худобу.

Зрители таращились и моргали глазами. Некоторые показывали пальцами. Некоторые подвыпито смеялись. А он медленно повернул голову вправо, влево, чтобы все собравшиеся могли увидеть его безобразие со всех сторон. Но я-то видел не только деформированные черты лица. Я видел отчаянную душевную боль и немалый интеллект. Так вот почему он настолько истощен. Так вот почему он прозябает среди шарлатанов Кунавинки...

В ту ночь я заснул только под утро. Мысли о необыкновенном фокуснике не давали мне покоя.

Наутро я отправился на Кунавинку, но его шатер был пуст. Я спросил у какого-то крутившегося поблизости мальчишки, не знает ли он, куда направился Живой Труп. Эта кличка вызвала оскомину у меня на языке.

- Да... пошел, должно быть, на берег Волги, - ответил паренек, получив рубль. - Только вы туда не ходите, господин, он людей не любит.

Я пожал плечами. Я прекрасно понимал, почему он не любит людей.

- Эй, господин! - крикнул мальчишка мне вслед. - Он хорош с ножом, порежет вас, как пить дать!

Но я уже шел к берегу Волги.

Волга раскинулась внизу во всю ширь. Ниже по течению она шире, конечно, но и в Нижнем она уже значительна, неторопливая, основательная, широкая русская река, она всегда напоминала мне русскую хозяйку - такую же широкую, неторопливую, основательную.

Он сидел на берегу, на траве, и безотрывно смотрел на текущую воду. Несомненно, он услышал мои шаги, но не подал виду, что знает о моем присутствии.

- Простите меня, сударь...

- Уходите.

Это слово было сказано тем же прекрасным голосом, и у меня опять сжалось сердце. Сколько же теряют наши театры... Лицо ведь можно закрыть?

Я решительно сел на траву в нескольких шагах от него. Он сидел, согнув одну ногу в колене и вытянув другую, полуоткинувшись на пологий берег и положив руки на траву. Очевидно расслабленные раньше, теперь они были напряжены. Закрытое маской лицо по-прежнему не поворачивалось ко мне.

- Сударь, я хотел бы поговорить с вами.

- Я не даю частных представлений.

- Речь идет не о частном представлении.

Это заставило его повернуть голову.

- Вот как? Тогда о чем же? Сразу говорю, вряд ли вы меня заинтересуете, но все равно, мне интересно, что вы хотите мне предложить.

Очевидное противоречие этой фразы явно не было для него тайной, и в голосе зазвучали по-странному детские интонации.

И еще на одну вещь я обратил внимание. Он говорил абсолютно чисто, без акцента, на безупречном русском языке, и все же в его интонациях было что-то, что заставило меня подумать, что он иностранец. Но, не будучи лингвистом, я не мог определить, откуда он.

- Разрешите представиться. Николай Сергеевич Мамонов, профессор Санкт- Петербургского университета.

Он слегка склонил голову набок:

- Вот как? И профессор каких же наук вы, позвольте спросить?

- Медицины.

- Ах, медицины...

Он снова отвернулся и бросил камешек в воду.

- Я должен сказать... - я сглотнул, понимая, что говорить с ним будет нелегко, - что я никогда не видел и не слышал ничего подобного.

- Еще бы, - усмехнулся он.

- Я хотел бы предложить вам поехать в Санкт-Петербург.

- Для чего?

- Ну... у меня не то чтобы много знакомых в артистических кругах, но кое-кто есть. Я мог бы устроить вам прослушивание в Александринском театре.

Он усмехнулся.

- Ну, не надо, профессор. Вы, так же, как и я, знаете о результате. Они придут в восторг при звуке моего голоса, потом потребуют снять маску, потом ахнут, потом сделают вид, что у них нет возможности меня взять. Я с подозрением посмотрел на него.

- Вы пробовали?

- В Александринку - нет. Но я знаю людей. Достаточно хорошо, можете мне поверить! И вы тоже прекрасно знаете, что все так и будет. Так что вы хотите вовсе не этого. - Он внезапно повернулся ко мне. - Вы ведь профессор медицины, так? Хотите меня изучать, как лягушку, пришпиленную к прозекторскому столу? Я - интересный экземпляр, да? Ну нет, профессор, я предпочитаю фокусничать на ярмарке!

Вообще-то я не мог представить этому человеку немедленные доказательства того, что в Питере его ждет нечто большее, чем судьба ярмарочного уродца или предмета медицинских исследований. Да и кто я такой, в конце концов, чтобы приходить и что-то ему говорить? Он абсолютно прав.

- Извините, - сказал я и ушел прочь.

Я не оглядывался, но у меня было ощущение, что он озадаченно смотрит мне вслед.

* * *
Je suis desole...

Il est le seul homme qui a demande mon pardon. Personne ne l'avait fait avant lui... Un homme bizarre, lui. Pourquoi doit-il demander mon pardon? Il est professeur de la medicine, lui. Professeur de la medicine... Le savant... Un homme heureux, lui. Et... bizarre. Il me comblait... Il voulait m'emmener chez lui a Saint-Petersburg a l'effet de m'analyser. Je le sais. Mais tout de meme... Sa voix... Elle etait agreable. Et son visage, aussi.

* * *
- Профессор! Профессор!

Я вскочил с постели и накинул халат, на ощупь отыскивая ручку двери.

- В чем дело, Ольга?

- Была драка, кого-то тяжело ранили! Прибежал мальчишка, сказал, ему хорошо заплатили, чтобы только он нашел вас.

Ничего не понимая, кто мог бы искать меня в Нижнем, да еще для оказания профессиональных услуг, я быстро оделся и спустился в залу.

Ольга, горничная, указала мне явно перепуганного мальчишку-посыльного.

- Вы и есть Николай Сергеевич Мамонов, сударь?

- Я. В чем дело?

- Понимаете... - Парень явно мялся. - В общем, господин, этот... Живой Труп с ярмарки, его сильно порезали...

Я схватил его за руку и выскочил на улицу. Там уже ждала карета.

- Уф, господин, хорошо, что согласились, - сказал парень. - Я ж его знаю, если бы я вас не привез, он бы меня прикончил.

- Как это он бы тебя прикончил, интересно? - спросил я, прислушиваясь к стуку колес по брусчатке. - Если он так сильно ранен?

- Так ведь... да кто его знает, господин, - парень поежился. - Он ведь чернокнижник, кто знает, что он сделает. Только сделает, как пить дать.

Я пожал плечами в ответ на эту наивную запуганность.

Через полчаса мы приехали к шатру фокусника. Я выскочил из кареты и бросился внутрь.

Он лежал на тюфяке, его грудь была наскоро перетянута тряпками. Когда я вбежал, он повернул ко мне голову (маски на нем не было, и лицо было все в синяках) и прошептал:

- Спасибо, профессор...

Даже сейчас его голос был прекрасен.

Я раскрыл свой чемоданчик и приказал мальчишке раздобыть кипяченой воды. Раненый остановил его:

- Вон там, в самоваре...

Я осторожно развязал тряпки. Ранили его кошмарно, но я был вполне в состоянии отнестись к этому профессионально.

- Выпейте, - сказал я, поднося к его губам опиумную настойку.

Он покачал головой.

- Не надо.

- Это обезболивающее.

- Я знаю. Не нужно. Я потерплю.

- Как знаете.

Выдержка у него оказалась потрясающая. Он застонал только один раз, и то очень тихо. А так просто лежал, сжав зубы, и молчал, пока я обрабатывал раны. Когда я закончил, я дал ему воды. Он молча выпил и закрыл глаза. Я собрал вещи в чемоданчик и присел рядом с ним. Он открыл глаза и посмотрел на меня.

- Спасибо вам, профессор. Извините, что потревожил вас среди ночи. Сколько я вам должен?

- Ничего вы мне не должны, - сказал я. - Вообще-то вас надо было бы отвезти в больницу.

- Не нужно.

Спорить с ним было явно бессмысленно.

- По крайней мере, за вами есть кому ухаживать?

Он усмехнулся.

- Да уж как-нибудь обойдусь.

- Что вы с собой делаете? - спросил я. - Вам нужно лежать в постели не меньше двух недель!

На его лице возникло выражение детской угрозы.

- Профессор, не указывайте мне. Я и сам разбираюсь в медицине. Я попросил вас приехать только потому, что промыть самому себе эти раны мне было не под силу.

Я вздохнул.

- Я понимаю, - сказал я и укрыл его одеялом. - Ну что же, другого выхода у меня нет...

Pourquoi a-t-il reste avec moi? Pourquoi a-t-il decide de m'aider? Je ne sais pas. Il ne peut pas esperer de m'emmener a Saint-Petersburg et m'analyser la-bas. Il est trop intelligent pour ca. Alors, pourquoi? Je ne comprends pas...

Я отпустил возницу, приказав ему доставить мальчика домой, опустил полог шатра и сел рядом с раненым.

- Как вас зовут? - спросил я.

- Живой Труп, вы же знаете.

Я покачал головой. Терпение, сказал я себе.

- Я пробуду с вами по крайней мере несколько дней. Как я могу обижать вас этой гадкой кличкой?

Его узкие губы изогнулись в жуткой усмешке.

- А я привык!

- А я нет! - меня неожиданно взяла злоба. - Я не считаю нужным сам себя так оскорблять - ставить себя на одну доску с низкопробной толпой и пользоваться дурацкими кличками! Как вас зовут?

Он неожиданно расслабился, усмешка исчезла.

- Эрик, - тихо сказал он.

От неожиданности я потерял всю свою злобу и тихо спросил:

- А дальше?

- Неважно, - он опустил веки. - Называйте Эриком.

- Хорошо. Тогда называйте меня Николаем.

Он кивнул.

- Хотите пить?

Он опять открыл глаза:

- А вы?

- Вообще-то да, - заметил я.

- Вам придется самому разогреть самовар...

- Я понимаю.

Меня разбирало любопытство.

Судя по всему, Эрик был молод, ему было лет двадцать или около того. Мне было очень интересно узнать про него все, что можно - откуда он, где учился своему необыкновенному искусству, есть ли у него родственники. Он был настолько выше обычных ярмарочных шарлатанов, что одна мысль о его низкопробной профессии заставляла мое сердце сжиматься.

Возможно, думал я, за время его болезни я это выясню. Но сейчас ему нужен был покой.

Когда я напоил его чаем и выпил сам, Эрик сказал:

- Принесите мне, пожалуйста, маску. Она вон там, в углу. Не надо вам на меня смотреть.

Я покачал головой.

- Я медик, - сказал я. - Такие вещи меня не пугают. А вам в ней будет тяжело дышать.

Он внезапно задохнулся.

- Да что вы говорите? - в его тихом голосе отчетливо звучал гнев. - Тяжело дышать? А вы думаете, мне очень приятно, когда вы на меня смотрите? Думаете, мне легко дышать?

Я моргнул и обозвал себя идиотом.

- Простите.

Я принес маску. Он потянулся было к ней, но я удержал его руку:

- Не надо тревожить повязки.

Он замер в каком-то шоке, пока я надевал на него маску. Потом отдышался и вроде бы расслабился.

- Вам больно, - заметил я. - И вам нужно спать. Может быть, вы все-таки выпьете обезболивающее?

Он молча принял опиум и через несколько минут уже спал.

Il est un bon homme, ce professeur. Un homme tres bon. Tellement bon que meme lui-meme ne comprend pas ce qu'il fait...

Более любопытного медицинского случая в своей практике я не припомню. Эрик выздоравливал с потрясающей быстротой. На следующий день, проснувшись, он уже чувствовал себя значительно лучше и даже порывался встать, но я не позволил. Я не был уверен, что он меня послушается. В любом случае, я видел, что через неделю он уже сможет подняться на ноги. Да... дорого бы я дал за возможность понаблюдать за ним в университете. А пока я наблюдал за ним в Нижнем Новгороде.

Вечером я спросил его, откуда он родом.

- Неважно.

- Эрик, это действительно неважно. Вы великолепно говорите по-русски, но вы, по-моему, не русский. Да и имя у вас не русское. Мне интересно, но если не хотите, не говорите.

- Из Франции.

- А в России вы давно?

- Полгода.

- И за полгода вы так изучили русский?..

Он пожал плечами. Это движение заставило его поморщиться от боли.

- Oui, - сказал он. - Pourquoi pas?

Через три дня я все-таки спросил у него:

- Кто же вас так поранил?

Эрик махнул рукой (я еще не позволял ему вставать, но уговорить его лежать спокойно было просто невозможно):

- А, не все ли равно?

- Ну как это все равно? Можно же поставить в известность полицию...

Он от души расхохотался, но тут же закашлялся и схватился за грудь, и мне снова пришлось применять свои профессиональные знания.

Когда Эрик немного отдышался, я с мягким упреком сказал ему:

- Во-первых, вам еще нельзя так резко двигаться, а во-вторых, что вы нашли такого смешного?

- Да то, что я-то жив... - хрипло прошептал он. - А вот трое из этих...

Я секунду не мог понять, что он имеет в виду. Потом до меня дошло, но я не мог поверить:

- Вы... убили... троих?

Он пожал плечами (и опять поморщился. Бесполезно было взывать к его благоразумию. Настолько эмоциональному человеку просто необходимо выражать свои чувства в движении):

- А что мне... оставалось? Они хотели убить меня.

- За что?

Он осторожно (слава Богу!) поднял руку и указал на свою маску:

- Вот за это. - Эрик усмехнулся. - Я оскорблял их эстетический вкус.

- Кто они были?

- Бродяги, пьяные шарлатаны... их было пятеро. Двое ушли живыми, хотя шкуры я им проколол. Трое... были слишком настойчивы.

Что я мог сказать? Да уж, в полицию тут лучше не обращаться. Но как худой, истощенный человек справился с пятью противниками?

Я знал, что такое пьяные бродяги. Временами, особенно в компании себе подобных, они звереют, а мускулы у них бывают просто бычьи. Я представил себе эту картину - пять осатаневших амбалов против Эрика - и вдруг понял, что жалею, что меня там не было. С пистолетом.

Je ne l'ai pas dit qu'ils voulaient le collier de turquoise que j'avais achete a un vendeur d'Astrakhan. J'aimais bien ce collier et je l'ai achete juste pour l'avoir et l'admirer. C'est sur que je ne pourrai jamais le porter ou donner a quelque femme de moi! Mais ces betes ne pouvaient pas le comprendre. L'idee que moi, un homme si laid, peux avoir ce beau collier, les a offenses. Ils se consideraient plus dignes de l'avoir. Mon etat, c'etait le resultat... mais j'ai garde le collier.

На следующий день он уже пытался сесть, а еще через два дня настоял, чтобы я помог ему подняться с постели. Пройдя туда-сюда по своему шатру, он в изнеможении упал на постель.

- Куда вы торопитесь? - спросил я.

Его ответ был совершенно ни к селу ни к городу (по крайней мере, так мне показалось):

- У вас есть дети, профессор?

Я немножко опешил:

- Дети? Да, есть дочь. Наташа. А что?

- На-та-ша, - он как будто попробовал имя на вкус. Не знаю, как оно ему показалось, но я никогда не слышал, чтобы дочкино имя звучало красивее, чем в его устах. - И жена есть?

- Да, конечно.

- А где они?

- В Санкт-Петербурге.

- Они вас ждут?

- Да. Но я отправил им телеграмму, что задерживаюсь.

Эрик усмехнулся:

- Вот видите, а говорите "куда торопиться". Вы, профессор, по-видимому, такой же упрямец, как и я, значит, мне нужно побыстрее встать, чтобы отпустить вас.

Я несколько секунд смотрел на него, а потом предложил:

- Эрик, поедемте со мной.

Он покачал головой:

- Не-а.

- Эрик, я же не собираюсь на вас опыты ставить! Просто здесь, на ярмарке, среди всякого низкопробного сброда, вы пропадете.

Он прикрыл глаза.

- Я не пропал у цыган, когда был еще совсем ребенком. Правда, для того, чтобы не пропасть, мне в конце концов пришлось стать убийцей... Но так или иначе, я свободен и кое-чего стою. А пропаду... никто плакать не будет.

Я положил ладонь на его руку:

- Я буду.

Он, казалось, вообще не почувствовал моего прикосновения.

- Бросьте. Вам нравится мой голос, но не я сам. А я - это далеко не только голос. Это еще и лицо, и мой упрямый нрав, и вообще... Нет, профессор. Где я там буду жить? Вы же меня к себе не возьмете?

- Возьму.

Он открыл глаза и усмехнулся:

- А что скажут ваши жена и дочь?

- Они будут вам очень рады.

- Нет. Не будут. Я... знаю. Я дорогой ценой заплатил за это знание. Я видел, как женщин тошнило, когда я снимал маску. Еще ни одна не смотрела на меня спокойно. А носить маску все время я не смогу - та же Наташа из любопытства стащит ее с меня во сне, чтобы посмотреть, на что я похож. И тогда вы выгоните меня. Нет, нет, вы просто очень вежливо скажете: "Извините, Эрик, но Наташа... я просто не могу держать вас у себя..." И может быть, даже дадите денег на билет до Нижнего. И будете считать, что выполнили свой, так сказать, моральный долг гуманиста. А у меня, между прочим, есть еще и душа... Нет уж, профессор, я лучше на ярмарке останусь.

Я еще раз попытался убедить его, но он молчал. Я подошел к нему. Он спал. Или очень хорошо притворялся. В любом случае, он больше не отвечал на мои вопросы.



На следующий день, проснувшись, я обнаружил, что его нет. Шатер был пуст, все осталось на месте, исчезли только кое-какие мелочи. Сколько я ни искал его, так и не нашел, и никто не мог мне сказать, где он и куда ушел. Никто его не видел. Мне ничего не оставалось, кроме как идти на вокзал и покупать билет на ближайший поезд в Санкт-Петербург...



Je me mordrais les levres sous le masque en voyant son depart. Le train etait parti, et moi, je restais a la station longtemps apres, en regardant rien, en voyant rien.



Я, несомненно, поддался очарованию его мужества и голоса. Когда между Эриком и мной оказались несколько часов и несколько сотен километров, наваждение прошло, и я понял, что он был во всем прав.

Ну что ж. Я ведь не могу изменить жизнь всех несчастных и обездоленных на свете...

Я раскрыл свой чемоданчик, с удовольствием думая о предстоящей встрече с Зиной и Наташкой, и стал перебирать гостинцы, которых я им накупил в Нижнем. Среди платков, пряников и кукол я вдруг увидел вещь, которую совершенно точно не покупал: бирюзовое ожерелье с позолоченной каплевидной подвеской.

Я так и не понял, откуда оно взялось, но Наташке оно безумно понравилось.


Душа человеческая

Автор: Gabrielle Lasombra, 30.05.2011 - 09:31

"Бог улыбнулся и своей улыбкой создал прекрасную Природу. Он рассмеялся семикратно и каждый раз своим смехом создавал начало или божество природы. Но в седьмой раз Бог засмеялся и среди смеха вздохнул и проронил слезу. Так возникла Душа" (из герметизма)


Ингеборг Бахман, "Малина"

Автор: Gabrielle Lasombra, 26.05.2011 - 10:57

Ingeborg Bachmann
( 25.06.1926 года - 17.10.1973 года )
Австрия (Austria)

Австрийская писательница послевоенного периода в лирике, радиодраматургии и прозе описывала непреодолимое одиночество современного человека. Произведения Бахман проникнуты желанием совершить прорыв из одинокого существования к полноценной жизни.
Родившаяся в Клагенфурте в учительской семье, Бахман была старшей из троих детей. С 1945 года она изучала философию, германистику и психологию в Инсбруке, Граце и Вене. В 1950 Ингеборг получила ученую степень работу Критические установки экзистенциальчой философии Мартина Xaйдеггера. После этого она работала секретарем в американской оккупационной администрации в Вене, в 1951 году перешла редактором на радио "Рот Вайс-Рот".
В своей тщательно зашифрованной интеллектуальной лирике Бахман выразительным языком говорит о чувстве экзистенциальной угрозы. Человека спасает лишь желание вырваться из невыносимого настоящего и стремление прорваться к лучшему будущему. В основном Бахман использует свободные ритмы и строгие рифмы, образы и метафоры, взятые у природы, из мифов и сказок.
В 1971 году выходит ее роман "Малина"("Malina", ударение на первый слог) - единственный законченный роман из цикла "Виды смертей", который Бахман задумала еще в 50-х годах (фрагменты вышли после ее смерти в 1978 году). Малина - пример беспощадного самоанализа в литературе. В этом произведении речь идет о любовном треугольнике, состоящем из рассказчицы и двух мужчин - один из которых, доктор Малина, оказывается персонификацией личной рациональной части главной героини. Связать рациональную и страстно любящую части ей не удается: эмоциональная сторона личности должна быть умерщвлена ("убита"). Это роман о самопознании, состоящий в основном из монологов, в котором отсутствует традиционное описание событий.

Роман замечательной австрийской писательницы Ингеборг Бахман (1926—1973), представленный ею публике в 1971 году после десятилетнего молчания, — о любви и смерти, насилии и свободе, чувстве и разуме. Сюжет его — зарождение, развитие и крах любовных отношений безымянной героини (“я”) с неким Иваном на фоне все более напряженного ее конфликта с реальностью. Финал — окончательное и беспросветное торжество разума над чувством. Форма повествования — внутренний монолог “я”.
Задуманный как часть масштабной эпопеи наподобие “Человеческой комедии” под общим названием “Виды смерти”, этот роман, единственный, предстал перед читателем в завершенном виде. Трагическая и вместе с тем символическая гибель писательницы от огня четверть века тому назад оборвала работу над грандиозным проектом. Другие произведения цикла дошли до нас лишь в набросках. В 1998 году роман “Малина” вышел наконец и по-русски.
Три главных персонажа: писательница “я”, молодой венгр Иван и сорокалетний австрийский государственный служащий со странным именем Малина — на первый взгляд образуют классический любовный треугольник: “я” живет вместе с Малиной, при этом любит Ивана. Однако по мере погружения в художественную реальность текста закрадывается подозрение, что “я” и Малина не муж и жена, не сожители и не друзья, — это две стороны одной личности: рациональное мужское и чувственное женское ее начала. Разговоры этих двоих — по сути, внутренние монологи некоей незаурядной женщины, непримиримые споры ее ранимой любящей “женской” души (“я”) с ее же собственным холодным разумом (Малина), вполне приспособленным к жизни в окружающем героиню насквозь “мужском” мире, важнейшая составляющая которого — рациональность.
Другая его составляющая — насилие — представлена в романе Отцом. Эта дьявольская фигура: диктатор, садист, убийца — становится основным действующим лицом кошмарных снов героини во второй главе. Фрейдистская идея доводится автором до абсурда, превращаясь тем самым чуть ли не в пародию на психоанализ и странным образом обретая при этом поразительную масштабность и глубину. Образ становится символом. Символом века, тысячелетия, человеческой истории. Обобщенное Зло, которому без всякой надежды на успех противостоит душа, любовью своей обреченная на одиночество и способная лишь вновь и вновь — в конце каждого кошмара — безропотно принимать мученическую смерть. Меняется лик Отца, меняется “вид смерти”. Итог противостояния неизменен.
Кто же такой Иван, возлюбленный героини? Обыкновенный обитатель “мужского” мира. Насквозь пропитанный его духом. Но разве не должен этот венгр — так, по крайней мере, кажется героине — быть хоть немного чужим, иным в наделенной всеми чертами “плохого” мира австрийской столице: в глубине его существа, конечно же, теплится потребность любить. Наивная (“naiv” по-немецки) — словно бы предостерегает ее имя избранника, — твое чувство обречено, Иван (Ivan) разобьет тебе сердце! Ведь “…Иван совершенно сливается со своим именем… оно для него нечто само собой разумеющееся, и он знает, что имя устанавливает его личность”.
При всем многообразии мотивов и тем, составляющих содержание этого сложного и многопланового произведения, “Малина” — не в последнюю очередь роман о языке. О соотношении в мире выразимого и несказанного. С каждым из главных персонажей романа жестко связан определенный язык. Так, для Малины родным является язык разума, для Отца — язык насилия, Иван же говорит на обычном языке, представляющем собой смесь первого и второго с добавлением толики пустословия, лицемерия и лжи. В то время как “я” мучительно постигает язык любви.
Вообще, язык — и как средство выражения, и как предмет повествования — один из ключей ко всему творчеству Ингеборг Бахман. Слово (хоть и не реальное, а идеальное) в ее понимании сохранило свой изначальный, библейский смысл: это и есть Творение и, следовательно, Бытие. Значит, на действительность можно и нужно воздействовать языковыми средствами — ведь, будучи названа, “хорошая реальность” получает шанс обрести существование. И тогда для удовлетворения извечного человеческого стремления изменить мир необходимо просто-напросто создать новый язык, свободный от затасканных, злых, бессмысленных слов и фраз, язык, который был бы способен высказать нечто лучшее, чем то, что нас окружает.
В ранней своей прозе и во многих стихотворениях середины 50-х годов Бахман неоднократно пробует на роль такого “реформатора” язык любви. В тексте “Малины” мы вновь находим прямое отождествление зарождения и развития чувства с формированием нового языка. Вот как описывает “я” первые шаги своей с Иваном любви: “Так или иначе, мы отвоевали себе первые немногие группы фраз, дурацкие зачины фраз, полуфразы...”. Чуть позже: “Головных” фраз у нас полно, выше головы, так же как телефонных фраз, как шахматных фраз, как фраз касательно всей жизни. Многих фраз нам еще недостает, не было еще ни одной фразы о чувствах, потому что Иван такой фразы не произносит, потому что я не решаюсь построить первую фразу такого рода, хоть и думаю об этой далекой недостающей нам группе фраз, несмотря на все хорошие фразы, какие мы уже способны построить”. Но чувства Ивана остывают, и особый язык двоих, едва возникнув, постепенно сходит на нет. А с середины третьей главы (разрыв уже неминуем) его окончательно и бесповоротно вытесняет молчание, как будто “я” теряет способность к словесному самовыражению, — чтобы подчеркнуть это, автор сопровождает все ее последующие реплики итальянскими терминами, принятыми в музыке для характеристики требуемого звучания.
“Одного имени уже достаточно, чтобы быть в мире”, — пишет Бахман в своих “Франкфуртских лекциях”. Это звучит тем символичнее, что героиня, ей самой наиболее близкая (по мнению многих критиков), имени не имеет. А так как слово для Бахман тождественно бытию, писательнице “я”, повествующей со страниц романа о своей любви и растерянности, нет места в реальном мире.
Малина же действительно существует. Холодный аналитик, умеющий разложить все по полочкам, не способный на глубокие чувства, медленно, но верно вытесняет живущую чувством “я” в область ирреального (невыразимого, безъязыкого?). Уж Малина-то не сомневается: “Мое имя? Малина”.
Странное, прямо скажем, имя, совершенно нехарактерное для немецкого языка и, конечно же, неслучайное: случайных имен у персонажей Ингеборг Бахман быть не может. Да это же анаграмма латинского animal — животное — существо, наделенное душой, но лишенное разума. Причем анаграмма-противопоставление: animal — почти что Малина наоборот (с одной лишь перестановкой, обусловленной, скорее всего, фонетически). Значит, сущность этого персонажа, выраженная в имени, — бездушие при чрезмерном развитии разума.
Нельзя забывать, что “я” и Малина едины: “Я: То, что ты (Малина) и я можем сложить вместе, и есть жизнь”; “Малину я никогда не потеряю, даже если потеряю себя”; “Я: … до меня тебя (Малины) не могло быть, тебя вообще можно себе представить только после меня”. Но “Малина и я, поскольку мы едины, — расходящиеся миры”, и противостояние неизбежно. Белые начинают и проигрывают. Малина постепенно поглощает “я”, занимает ее место в реальности. “Малина: То, что ты хочешь, больше не имеет значения. На твоем настоящем месте хотеть тебе будет уже нечего. Там ты станешь настолько собой, что сможешь отказаться от своего “я”. Это будет первое место, где кому-то удастся исцелить мир”.
А ведь раньше, до описанного в романе затянувшегося “сегодня”, у “я” тоже было имя: “Малина и я, несмотря на все наши различия, одинаково робеем перед нашими именами…”
Но вот все кончено. “Это было убийство”. Последний телефонный звонок Ивана. Малина медлит и все же снимает трубку: “…здесь никогда не было женщины с таким именем…”
Теперь имя ее поглощено именем одержавшего верх двойника-антипода, зашифровано в нем. Может быть, ее-то и звали Anima-Animal? И со страниц романа с нами говорила Душа?
Конечно, роман гораздо богаче, чем любая его трактовка.
Его “вечная” главная тема — любовь — несет в себе невероятное богатство созвучий и вариаций, что допускает и даже предполагает различные отступления и уклонения, вставные письма, интервью, сны, кошмары, легенды, провоцирует столкновение реального и фантастического без выделения грани между ними и позволяет автору как бы невзначай затрагивать глубокие философские проблемы современного человечества, вскрывать социальные и психологические конфликты.
Композиция “Малины” наводит на мысль о сонатной форме. Три большие главы: экспозиция, выводящая несколько конфликтующих партий, разработка, в которой материал первой главы интенсивно развивается, и реприза, где снова звучат все партии первой части, но уже в основной (безнадежно минорной) тональности… Музыка как продолжение языка. Значимое молчание. Еще одна очень важная для литературы ХХ века тема.
В пронзительном, фрагментарном, порой до косноязычия путаном трехсотстраничном монологе, где каждое слово по отдельности или ничего не значит, или несет в себе зло (что поделаешь, таков наш обычный язык), все слова в совокупности странным образом формируют невероятно глубокий и трагический образ реальности, ее отпечаток в тонкой нежной душе, очень особенной и потому близкой каждому.


Angel of music

Автор: Gabrielle Lasombra, 25.01.2011 - 11:33


Sacrifice

Автор: Gabrielle Lasombra, 21.12.2010 - 11:09

"Seht - ich war schon einmal hier
Dieser Stein - markiert die Glut
Hier - verbrannten lebend wir …"

"Здесь - мы сгорели заживо"...


В Окситании, одной из провинций Франции, находится на горе храм-крепость Монсегюр, некогда принадлежавший катарам. Учение катаров было осуждено католической церковью как ересь на IV Латеранском вселенском соборе в 1215 г. и против них был провозглашен крестовый поход.
Десять долгих месяцев катары защищали Монсегюр. Им предлагали мир, если они отрекутся от своей веры, или сожжение на костре, если они не согласятся. Катары не соглашались. В конце концов, не в силах защищать основательно разрушенный замок, похоронив с почестями погибших, 215 человек, мужчин, женщин, детей, 16 марта 1244 года вышли из крепости. Их схватили и заковали в цепи. У подножия скалы, возле юго-западного склона, на поле инквизиторы разожгли огромный костер. Взявшись за руки и распевая гимны, катары взошли на пылающий костер. С того момента место их гибели зовется Champ des Cremats - Полем Погибших в Пламени Костра. На том месте, где был разожжен костер, сегодня стоит каменная стела с пятиконечной звездой и равносторонним крестом и надписью:
«Катарам
Мученикам
За чистую христианскую любовь»


Маски Венеции

Автор: Gabrielle Lasombra, 17.12.2010 - 14:52

Лицо Пьеро под маской меловой,
А на ресницах слезы –
Пьеретту бедную оплакивает он,
Свою любовь и грезы…

изображение - Victoria Frances


Эльфийский сад

Автор: Gabrielle Lasombra, 16.12.2010 - 10:27

Гил-Галад, последний Верховный Король эльфов Средиземья, чье имя означает «Звездный свет»… Или к вопросу о том, что сталось с Лермонтом, ушедшим вслед за посланником Волшебной страны


Выбор человека

Автор: Gabrielle Lasombra, 15.12.2010 - 11:47

"Тролль скакал сквозь лютики все утро, пока поля искрились росою, и к вечеру так далеко продвинулся на своем пути, что еще до наступления темноты увидел перед собою дым и башни Эрла. Селение тонуло в овраге; остроконечные крыши, трубы и башни выглядывали над краем долины, и дым повисал над ними в сонном воздухе. "Обители людей", - промолвил тролль. Он устроился в траве и окинул селение взглядом.
Потом тролль подобрался поближе и всмотрелся снова. Дым и скопище крыш ему не понравились; и, безусловно, запах стоял отвратительный. В Эльфланде некогда бытовала легенда о мудрости Человека; но ежели этот миф и внушил легкомысленному троллю хоть малую толику почтения к нам, почтение это немедленно развеялось по ветру при одном взгляде на переполненные дома. А пока тролль изучал крыши, мимо прошло дитя четырех лет: маленькая девочка возвращалась с наступлением вечера домой, в долину Эрл, по тропе через поля.
Тролль и дитя поглядели друг на друга круглыми от изумления глазами.
- Привет, - сказало дитя.
- Привет, Дитя Человеческое, - отозвался тролль.
На этот раз он отказался от говора троллей, и перешел на язык Эльфланда, на то более возвышенное наречие, к которому прибегал, говоря перед королем; языком Эльфланда тролль вполне владел, хотя в домах этого племени предпочитают говор троллей, и к высокому наречию никогда не прибегают. На этом же самом наречии в ту пору изъяснялись и люди: языков существовало гораздо меньше, нежели теперь, потому эльфы и обитатели Эрла пользовались одним и тем же.
- Ты что такое? - спросило дитя.
- Тролль из Эльфланда, - откликнулся тролль.
- Я так и подумала, - сказало дитя.
- Куда ты идешь, дитя человеческое? - полюбопытствовал тролль.
- Домой, - отвечало дитя.
- Нам туда не хочется, - предположил тролль.
- Не-ет, - согласилось дитя.
- Пойдем в Эльфланд, - предложил тролль.
Дитя надолго задумалось. Другим детям уже случалось уходить, но эльфы всегда посылали на их место подменыша, так что по пропавшим никто особенно не скучал, ведь никто не знал правды. Девочка поразмыслила о чудесах и диком приволье Эльфланда, а затем о собственном доме.
- Не-ет, - решило дитя.
- Почему нет? - спросил тролль.
- Матушка испекла утром рулет с вареньем, - отвечало дитя. И торжественно побрело домой. Если бы не пустяковая случайность - рулет с вареньем, - девочка непременно ушла бы в Эльфланд.
- Варенье! - презрительно фыркнул тролль, и представил себе озера Эльфланда, широкие листья лилий, что застыли на недвижной поверхности вод, огромные голубые лилии, раскрывающие точеные лепестки в мерцающем эльфийском зареве над бездонными зелеными омутами: и от них дитя отказалось ради варенья!

Лорд Дансени «Дочь короля Эльфланда»
/злободневненько dry.gif /


Дар Старого Волшебства

Автор: Gabrielle Lasombra, 13.12.2010 - 14:18

– Слышишь? Что это?
– Слышу обычные ночные звуки. Больше ничего.
– Слушай! Музыка! И какие-то голоса! И точно звенят ледяные колокольчики! Смотри! Вон она – дорога!

Вдруг среди деревьев, через самую вершину Бикона пролегла мерцающая полоса, точно сплетенная из серебристых, словно живых, нитей. Колину довелось видеть нечто подобное однажды утром, когда солнышко пробилось сквозь ковер покрытых росинками паутин, застеливших поле. Но это было ничто по сравнению с той красотой, которая сейчас представилась его глазам. Дорога трепетала у него под ногами, и он стоял как зачарованный.
– Беги! – крикнул ему Утекар. – Не теряй времени!
– В какую сторону? – закричал Колин. – Она идет и вправо, и влево, сколько хватает глаз!
– На восток! В горы! Быстро! Ты потеряешь дорогу, как только луна сдвинется! Беги! Удачи тебе!
Колин помчался с холма, и казалось, что к ногам его приделаны серебряные крылышки. Деревья мешали ему бежать, но вот он вырвался из леса, оставив позади себя Золотой Камень. А перед ним старая прямая дорога лилась через поля, точно река, а еще дальше она поднималась в горы серебряной нитью, напоминая далекий сверкающий водопад, и уходила вверх к Сияющей Вершине. А над дорогой стоял широкий диск луны, белый, как щит эльфа.
Вперед, вперед, вперед, быстрее, быстрее впекла его дорога, она точно протекала через него самого, наполняя его мозг, его сердце серебряным пламенем. И колокольчики, и голоса, и музыка тоже звучали как будто в нем самом. Это Старое Волшебство пело для него из самых глубин земли и неба.
Дорога направилась вверх, и Колин оказался в горах. Луна была как раз над Сияющей Вершиной. И когда он поднялся к самому пику, дорога вдруг растаяла, как дымка. И сразу тело ощутило свой вес, и Колина потянуло вниз. Но он испустил отчаянный вопль и сделал последний рывок. Колокольчики умолкли, в ушах барабанило его собственное сердце, из легких вырывалось хриплое дыхание. Колин открыл глаза: рядом были камни, серые в лунном освещении. А между пальцами, которые впились в скалу, оказался цветок с пятиугольными листьями, и что-то снизу освещало ладонь мальчика серебристым лунным светом.

Колин шел назад, не замечая ничего вокруг. Его взгляд и все его существо были сосредоточены на нежном цветке, который звали Мотан и который он нес сейчас в своих ладонях.
Он сорвал цветок и два листочка. Лепестки поблескивали нежным, как у светлячка, светом, а тонюсенькие волоски, покрывавшие листья, серебрились. Минута шла за минутой. Колин вспомнил: он осторожно свернул и положил Мотан в кожаный мешочек, который Утекар дал ему с собой как раз для этой цели. Колин огляделся.
Старая прямая дорога исчезла, но как раз под Сияющей Вершиной дорога из Бакстона начинала свой извилистый спуск к Макклесфилду. Колин пошел вдоль каменного гребня до конца вершины и направился прямиком по склону к Маккпесфилдской дороге.
Дорога казалась странной, холодной и неестественно гладкой под ногами после валунов и кочек Сияющей Вершины. Теперь, когда напряжение и возбуждение спали, он почувствовал себя уставшим, и ему сделалось как-то не по себе. Ночь была такая тихая, а дорога – такая пустынная… Но Колин подумал о Сьюзен, которая лежит там, в Хаймост Рэдмэнхей, о Мотане в кожаном мешочке и зашагал легким шагом.

Алан Гарнер "Луна в канун Гомрата"


Томас Лермонт и посланник Эльфланда

Автор: Gabrielle Lasombra, 10.12.2010 - 16:01

Есть такая красивая легенда о шотландском поэте (кстати, предположительном предке М. Ю. Лермонтова); как ему довелось побывать в стране эльфов и вернуться назад. Но через некоторое время за ним явился посланник Волшебной страны – белоснежный олень – и увел обратно, прочь из мира людей.
Олень для поэта, ну а для музыканта будет лебедь. Тоже не менее волшебное существо в той же мифологической традиции.


3 страниц V   1 2 3 >