проза, Munch, часть цельной композиции Опции

[munch]

Рисунок четвертый... последний.
Писалось давно, редактировалось тоже. Хочу, в целом, того же, что и остальные.
Думаю, что все не так плачевно, как может показаться на первый взгляд)


Ожидание Ожидания.

Повеяло легкой прохладой.
Еще вчера он глотал обезболивающие. Еще вчера разрывался на части перед своим отражением в зеркале, которое показывало всех и вся, но никогда даже намека не давало на него самого. Практически непрерывные, сильные и постоянно меняющие свою конфигурацию головные боли преследовали его целую вечность.
Когда это было? Он не помнит. «Властелин Колец», легкий фолк-рок и… и, пожалуй, зеленый чай. Ледяной, оставленный на ночь в холодильнике, зеленый приторно-сладкий чай.

Он забыл про меня, забыл дни и часы, которые мы проводили вместе, забыл, как кровь застывала, ожидая разрешения кульминации моих устремлений. Как измученное сознание оставляло всякие попытки взять под свой контроль мысли и слова - звуки, звуки моего голоса - и тогда снова рождался, в муках и терзаниях, и издавал свой первый, снова первый глас почти безумия - Я. Я был гением, я был силой, я был плетью, я был... собой, еще вчера я был собой. А он даже не подозревает, как это… что это?
Как он может разыгрывать передо мной участвующую личность!? Где этот отверженный человек прячет личинки своей совести? Наглой... Он дурак, если думает, что знает, как это бывает… не способен предположить...

Он идет вдоль стены красного кирпича из кухни в маленькую отдаленную комнатку. За гитарой. Отсутствующий взгляд, странная дрожащая нелепая улыбка, идет и что-то нашептывает. Шаг-вбивание каблука в мягкие ковры, расставленные в стороны руки, как будто скрученные из кусков ржавой проволоки, и чуть заметный румянец на правой щеке. Потные горячие ладошки рисуют на шершавых стенах блестящим следом шедевр примитивизма, два. Нет, все-таки один, но развернутый тонкими телами в пространственную скульптуру. Неописуемо, божественно. И вы думаете, он об этом догадывается, нет, он не видит, он, мать его, идет за гитарой. Сколько раз я останавливал его у самой двери? Сколько раз я брал эту шваль за горло и рвал назад? Сколько раз я размывал его четкие черты, чтобы они не мешали любоваться моими шедеврами? Я, ведь это все сделал я…

Три стука.
-Я вхожу. Хотя какая разница. Тебе уже все равно? Я возьму... и уйду.
Пройдя три шага, он снова заговорил:
-Хочешь совет? Не начинай с малого, если решил.
Влажная, похолодевшая рука дернулась и потянулась к грифу. Мертвой хваткой вцепилась в дерево, и, вырвав обветшалое гитарное тело из его посмертного убежища, прошлась по струнам краем валяющейся рядом какой-то вещи. Гитара тихо застонала.
-Прости, малыш…
Изгибом легла на голые кости плеча и затихла.
Он не стал уходить сразу. Тихо опустился на пол и посмотрел на… ту часть лица, что была видна из-за стола. Тот, кто жил в комнате, как-то умудрился втиснуть свое объемное тело между стеной и столом, что должно было доставить ему немало неприятный ощущений. И теперь сдавленный в тисках, так, что в абсолютной тишине прислушиваясь, можно было уловить скрип его грудной клетки, упираясь лбом в стол, и открывая лишь часть себя, еще не успевшую омертветь и потерять косность, был настолько чужим. Он даже вскрикнул. И все нутро похолодело.

Нет, родной, ты же не смиришься с тем, что потерял его слишком рано? Сейчас, когда он еще дышит и смотрит на тебя своим голубым, ядовито-голубым глазом, когда он еще чист, когда его кожа все еще…, ты уже потерял его? Нет, ты же никогда не мирился с тем, что получалось, или должно было получиться. Оправдывай себя, ищи доводы, выстраивай мысли поперек логики, давай выход эмоциям, смешай все, что попадется под руку, захлебнись в собственном уничижении, утони в связях и алгоритмах, приди к тому, к чему пришел бы изначально, будь я рядом. «Это ошибка… Черт тебя побери!»
Ошибка! Ха! Я скажу по-другому… смертный грех, роковое непозволительное совпадение его действий и твоих помыслов.

-Не могу оставить!

Давай, давай, действуй!
Он метнулся к столу, падая на колени, как подкошенный. Тот глаз, который жил в комнате, впервые за последние несколько лет, не был покрыт густым слоем смога.
Он рухнул на пол…
Видишь? Видишь, видишь.

-Ты бросаешь? Меня бросаешь!

Не могу на это смотреть.
Он глотал сладкие слезы отчаяния, и ненасытная глотка просила все больше и больше. Жгучая дорога отверженных и обреченных на непрерывную череду неудач легла сквозь нее к самому дну.
Дыши, пока можешь. Чувствуешь, становится все труднее и труднее?
Он прерывисто всхлипывал, молил о чем-то невнятном. По-моему, о пощаде. Гитара лежала рядом, а его нога с периодичностью раз, через вдох цепляла струны.

Но за мгновенье до сего момента он остановился.
Легкий отзвук томного струнного звука вознесся вверх по спирали черного тоннеля вытяжного отверстия. За одно тяжелое и вязкое мгновение до этой минуты он стоял, опустив головную боль себе на грудь. Он хотел глубоко втереть эту жесткую, острую болевую субстанцию в грудную клетку. Туда-сюда… туда-сюда… Как дворник у автомобиля, вверх и вниз параллельно скелету.
И она, по капле растворяясь в поту и слезах, выходила, вытекала, просачивалась из воспаленных клеток его пульсирующего в ритме 1/64 мозга. Боль сначала…, а он все еще надрывно рыдал… А боль была, за шаг от меня она стекала струями по его телу вниз, к ногам…
Мне кажется, что прошло около получаса, пока мы стояли вот так: в одномоментной реальности на двоих, в тождественном времени, но в разных мгновениях; мы стояли друг против друга, на расстоянии одного шага, не пересекаясь ни взглядом, ни единой деталью окружения. Я обращаюсь к блеску его алых глаз, к нему, кто всплывает в памяти очень четкой завершенной картиной, я вижу, как боль надрывалась, цепляясь за его грудь и пытаясь не потерять воспаленное сознание. Она хотела комфорта и он медленно, почти неуловимо медленно сжимался в комок. Казалось, что его мышцы сворачиваются в упругие дуги вокруг какого-то центра. Она расслабилась и показала мне свой новый макияж. Темная тональная основа, почти коричневая, отгороженная черной линией карандаша для глаз от алых, влажных, спокойных губ. И если еще вчера она сострадала, утешала и подставляла свое плечико все время, пока ему оно было необходимо, то теперь она была слепком хищного зверя, переступающего через свою суть в течение лишь одного мгновения, за которым находился я. Вслед за ней в неудержимо растущие границы моей памяти начало проникать все содержимое его мгновенья: краски, рифмы, мосты, каналы, люди, собаки, горы песка, эмоции, слова, мысли... Настоящее померкло и распалось на множество мельчайших частей. Моя уже совсем необозримая память начала медленно прорастать через мое рыхлое мгновение.
На его лице появлялось скопление нескольких десятков мыслей. И его снова несло прорвавшимся потоком действий. Его сдавило внезапно возникшей, еще вчера утерянной болью и бросило в меня. Он снова набирал привычный темп смены кадров.
Я жду равновесия. Я ждал равновесия, я буду его ждать.
Наконец, скорость станет постоянной, и я ограничу то бесконечное множество мгновений, которое придется вычленить. Бесчисленный ряд… И я поставлю цикл.

Он поднялся.
Головная боль вернулась к нему так же быстро, как и исчезла. Опершись на ее изящное плечо, он тихо стоял над тем, кого так горько оплакивал. Волна скупого отвращения пробежала по его лицу.
Он сел.

Я обладаю им? Да, теперь я снова обладаю им целиком.
Я смотрю на прильнувшую к моим ногам боль, жадно жующую подошву моей плоти и понимаю, что это она связывала нас воедино, наполняла его моей сутью и выстраивала в нем непоколебимое убеждение в моем превосходстве. Я на шаг впереди, где есть только мое сейчас, есть в одной видимой плоскости, состоящей из бесконечного числа намеков на события, на абсолютно все возможные события. Оборванные куски, спаянные друг с другом, образуют настолько твердый пласт, что способен выдержать даже вес Земли, обрушенной на него на всей своей скорости. Этот пласт есть в своем неизменном варианте.

Он же сидел недвижимо, не способный поднять и руки. Смотрел на того, кто жил в комнате, и о ком он так бессмысленно убивался еще мгновение назад.

Между мной и им… Два обесточенных двигателя, скользящие по инерции до полной остановки, увлекающие за собой тонны раскаленного воздуха, пылающего мраморным пламенем…
Хаотическое брожение в каждом стоп кадре. Их роскошная гибкая цепь, уходящая в самые недра, движущаяся по своим законам, тягучая и легкая, распадающаяся и вновь соединяющаяся, поставлена в рамки выживания по средствам данного мною цикла. Цикла с выходом. Углубление в массу. Без возможности шага вперед, без возможности шага назад, сидя, дыша… и зарождающееся чувство в глубине живота… врезающееся в тебя - мой цикл с выходом.

with love, Milledy...